Овсянников В. В. Перевод как вид интерпретации - Художественный перевод - Каталог статей

В. В. Овсянников (Запорожье) Перевод как вид интерпретации Задача настоящей статьи – показать неизбежность регулярного обращения переводчика к тем категориям, которые лежат за пределами так называемых «закономерных соответствий», а также необходимость коренного пересмотра традиций, сложившихся под воздействием наиболее догматического толкования идей лингвистической школы перевода. Теоретики художественного перевода всегда отводили видное место интерпретации как неотъемлемой стороне переводческого процесса. Принято считать, что в лингвистической школе перевода интерпретация должна быть сведена к минимуму. Основания такой оценке дают работы некоторых «объективистов», которые чересчур буквально толкуют идеи отцов-основателей. Попробуем разобраться в том, какое именно место занимает интерпретация в переводческом процессе, для чего обратимся к переводческому комментарию, используемому наиболее видными представителями лингвистической школы перевода, поскольку именно представители этой школы предпринимают наиболее решительные попытки свести к минимуму субъективные элементы переводческого процесса. Основные теоретические моменты той концепции, которая возникла полвека назад, прежде всего, под влиянием трудов А. В. Фёдорова и Я. И. Рецкера, состоят в следующем: 1. Главная переводческая проблема обусловлена расхождением языковых систем и правил их использования. 2. Поскольку речь идёт о сопоставлении языковых систем, естественным выбором теоретической базы является сопоставительная лингвистика, которая и назначается судьёй объективности переводческого решения. 3. Задачей лингвистической школы перевода является определение степени эквивалентности текстов исходного языка (ИЯ) и переводящего языка (ПЯ) посредством установления «закономерных соответствий» и адекватных замен, которые производятся с помощью особых приёмов (переводческих трансформаций). 4. Исследовательским материалом лингвистической школы перевода являются тексты оригинала и перевода. 5. Знание двух языков и предмета речи – недостаточное условие для квалифицированного перевода. Требуется особенное, «переводческое» понимание двух языковых систем. Бесспорно, логика в этой концепции есть. Бесспорно и то, что в рамках данной школы теория перевода была обозначена как самостоятельная наука, собран солидный корпус мировых имён-ориентиров, положено начало систематическому обмену мнений по согласованному кругу вопросов и, наконец, накоплен ценнейший опыт, который может использоваться в сопоставительных курсах фонетики, грамматики, лексикологии и стилистики. Вместе с тем, даже приверженцы рассматриваемой концепции делают значительные оговорки в пользу так называемых субъективных факторов. Весьма показательным в этой связи является высказывание А. В. Фёдорова: «Конечно, лингвистическим путём не могут быть объяснены в с е факты из области перевода, в частности, весьма существенные факты из истории художественного перевода, связанные с отношением переводчика к содержанию подлинника, с его истолкованием, а иногда и искажением, которое выражается в пропусках, вставках, отдельных смысловых изменениях и т. п.» (Фёдоров, 1968, 24) Настаивая на том, что лингвистическая школа перевода должна заниматься закономерными соответствиями, Л. С. Бархударов, тем не менее, делает примечательное признание: «…именно эти «незакономерные» соответствия и представляют наибольшую трудность для практики перевода. В умении находить индивидуальные, единичные, «не предусмотренные» теорией соответствия как раз и заключается творческий характер переводческой деятельности . (Бархударов, 1975, 7) В этой связи чрезвычайно актуальными представляются слова А. Д. Швейцера: «Каждому переводчику-практику известно, что в его деятельности знание конкретной обстановки, в которой протекает данный акт двуязычного общения, а также ситуации, описываемой в переводимом сообщении, играет не меньшую роль, чем владение навыками перевода в пределах той или иной пары языков.» (Швейцер, 1973, 30) А. Д. Швейцеру принадлежит также важная мысль о том, что неправильно противопоставлять перевод интерпретации (Швейцер, 1973, 32). Существуют и другие, не менее важные, оговорки, как упоминание парадокса Вильгельма фон Гумбольдта (Комиссаров, 1990, 17) и противоречивого списка требований к переводу, составленного Т. Сэвори (Комиссаров, 1973, 14). Однако, одно дело декларировать и совершенно другое – демонстрировать это в действии. Так, едва ли кто-то сможет отрицать, что излюбленными языковыми единицами, на которых демонстрируется переводческое решение в трудах приверженцев лингвистической школы, являются слово и предложение. Вот типичный пример: I once met a Bulgarian artist. She was tall, stout and already middle-aged. (Бархударов , 1975, 147) Высказывание состоит из двух предложений, но путём грамматической трансформации они легко сливаются в одно: I once met a Bulgarian artist who was tall, stout and already middle-aged. Кроме того, данное высказывание обладает признаками автосемантии (т. е., его можно декодировать без привлечения контекста) и однозначности (т. е., отношениями тождества между интенциональным и глубинным уровнями). Именно такие примеры мы обнаруживаем и в той части труда Л. С. Бархударова, где идёт речь о передаче прагматических значений, и в той, где разбираются способы сохранения в переводе стилистического приёма. А в параграфе, рассматривающем перевод на уровне текста, вообще отсутствуют наблюдения над мотивировкой переводческих решений. Вместе с тем, следует подчеркнуть, что огромной заслугой славной когорты теоретиков лингвистической школы – А. В. Фёдорова, Я. И. Рецкера, Л. С. Бархударова, В. Н. Комиссарова, А. Д. Швейцера и В. Н. Крупнова – является гениально простой комментарий в приводимых примерах. Особой ценностью этого комментария является, с нашей точки зрения: 1) концентрация на мотивировке переводческого решения; 2) выделение главного объекта «несостыковки» ИЯ и ПЯ в качестве переводческой проблемы; 3) использование тщательно отобранного и абсолютно необходимого терминологического инвентаря. Этими принципиальными моментами классики лингвистической школы выгодно отличаются от авторов, толкующих постулаты лингвистики в наиболее ортодоксальной форме. Попробуем это проиллюстрировать. Приведём типичный пример, в котором Л. С. Бархударов иллюстрирует прагматическую адаптацию с помощью приёма опущения: …There were pills and medicine all over the place, and everything smelled like Vicks’ Nose Drops. (J. Salinger, The Catcher in the Rye, Ch. 2) …Везде стояли какие-то пузырьки, пилюли, всё пахло каплями от насморка. Комментарий Л. С. Бархударова: «Здесь в переводе опущено Vicks –фирменное название капель, ничего не говорящее русскому читателю. Хоть это и ведёт к незначительной потере информации, для данного контекста эта информация несущественна и ею вполне можно пренебречь.» (Бархударов, 1975, 128) Только в предложении, предшествующем данному примеру, Л. С. Бархударов использует два термина, один из которых является широко распространённым («прагматический фактор»), а другой служит объектом пояснения («опущение»). Само же процитированное пояснение предельно лаконично и прозрачно для восприятия. Столь же изящный лингвистический комментарий можно найти в широко известном пособии Т. Р. Левицкой и А. М. Фитерман (Левицкая, 1973). Вот как, например, анализируются переводческие проблемы, возникающие в связи с грамматическими особенностями вводных предложений (Левицкая, 1973, 82): Вначале авторы предваряют свой пример следующей вводной фразой: «Нижеследующий пример взят из статьи Фрэнка Петерсона, написанной по случаю двадцатипятилетнего юбилея газеты «Дейли уоркер» (ныне «Морнинг стар»). Затем идёт сам пример: «Within a few weeks Tom Wintringham – who had been in charge of the technical preparations – announced that editorial premises had been found. We were overjoyed – there was about a week to go – until we saw the premises. Our faces fell, our hearts sank…» После примера идёт разбор мотивировки переводческих решений, сопровождаемый несколькими вариантами перевода: «Сохранение вводного предложения в переводе нарушило бы логическую последовательность мысли: Через несколько недель Том Уинтрингэм, на которого была возложена вся техническая сторона дела, объявил, что помещение для редакции найдено. Мы ликовали: ведь оставалась какая-то неделя, пока мы не увидели этого помещения… Такой перевод неприемлем. Для правильного перевода, соответствующего нормам русского языка и передающего полностью смысл, нужна грамматическая трансформация, причём возможен не один вариант перевода. Например: 1. Мы ликовали – ведь оставалась какая-то неделя, но когда мы увидели это помещение, лица у нас вытянулись и мы упали духом. 2. Оставалась лишь одна неделя, и мы были в восторге, пока не увидели этого помещения. Лица у всех вытянулись, руки опустились.» Какие достоинства в разборе данного примера можно обозначить? Прежде всего, обращает на себя внимание стремление авторов облегчить для читателей интерпретацию приведённого примера общепринятым способом – помещением сообщения в более широкий контекст, что облегчает и ускоряет формирование причинно-следственных, временных, пространственных и других связей, способствующих образованию целостного образа. В данном случае информация вводного предложения не содержит элементов, генерирующих переосмысление смысловых связей в приводимом примере. Тем не менее, такое введение выполняет важную функцию психологического сигнала, требующего концентрации внимания, и, следовательно, должно рассматриваться как дидактическая модель для подражания. В других случаях, о которых речь пойдёт ниже и в которых введение является обязательной частью для верного декодирования приводимого высказывания, дидактическая функция сохраняется, но отступает, так сказать, на второй план под давлением доминирующей функции лингвистического контекста. Во-вторых, авторы начинают свои рассуждения с разбора типичной ошибки, возникающей под влиянием самого лёгкого варианта перевода – буквального. Причём в данном случае лингвист может поддаться соблазну поговорить о высоких материях в терминах актуального членения (смещение смыслового центра) или стилистического выдвижения (омонимия синтаксических структур), но в том-то и весь фокус трудно постигаемого искусства переводческого анализа, что следует отбросить всё второстепенное и сосредоточиться на главном, что и блестяще удаётся авторам. В-третьих, надо обратить внимание, как лаконично и чётко устанавливается зависимость между нормами ПЯ и переводческой трансформацией и, last but not least, как убедительно смотрятся оба предложенных варианта верного перевода. Приведённые нами примеры удачного, с нашей точки зрения, разбора переводческих проблем логично сопоставить с противным. В качестве отрицательного примера можно привести работу Е. В. Бреус (Бреус, 1998), в которой переводческий комментарий выполнен экстравагантным способом – иначе не скажешь! Раздел, о котором идёт речь, называется: «Тексты с переводческим комментарием». Приведём в качестве иллюстрации одно предложение с комментарием (ИЯ в данном случае – русский). Авторский курсив воспроизводим. Одни приспосабливались, другие продавались (что не спасло ни тех, ни других от рулетки террора) (1,3), третьи (2) вешались (4), но горечь всех этих терзаний (5), вкупе с цензурным выламыванием рук (6,7), едва ли послужила надёжным цементом для вавилонской башни словесности (8). Комментарий выглядит следующим образом: 1) членение, вводное предложение; 2) одни.. другие.. третьи..; 3) прагматика получателя, конкретизация; 4) генерализация; 5) членение, распространённая группа подлежащего; 6) перераспределение семантических компонентов; 7) отглагольное существительное в позиции дополнения; 8) прагматика получателя, конкретизация (5,119). Самое примечательное – это отсутствие рядом английского перевода, который помещён в разделе «Ключи». Автор, оказывается, хочет, чтобы по заданному «переводческому комментарию» студенты выполнили упражнение на технику перевода. Уважаемому автору, по-видимому, невдомёк, что задача ставится совершенно некорректно. Во-первых, ещё Джон Драйден призывал переводчика не концентрироваться на отдельных словах, а переводить текст в целом. В нашем случае выделено 12 переводческих проблем, сосредоточенных в 8 языковых единицах (!!!) Если принимать эти сигналы как руководство к действию, то поставленная задача никогда не будет выполнена в силу такой особенности человеческого восприятия, как целостность ( Рубинштейн, 1999, 232). Во-вторых, зачем понадобилось пропускать требуемый перевод через горнило лингвистической терминологии? Для того, чтобы получить оптимальный переводческий результат или для того, чтобы студент выучил лингвистическую терминологию? Впечатление такое, как будто этот экзерсис специально проводится для того, чтобы дискредитировать всё полезное в лингвистической школе перевода, потому что обречённые на выполнение Сизифова труда наверняка подумают: каким загадочным способом на свет в течение долгих столетий появлялись переводы, созданные теми, кто слыхом не слыхивал о такой науке, как лингвистическая теория перевода? Единственное руководство к действию должно формулироваться самым общим способом, не отвлекающим переводчика от целостного восприятия текста: ближе к оригиналу и доступнее для адресата! В-третьих, Е. В. Бреус забывает, что теория перевода – не прескриптивная, а дескриптивная наука. Даже в сфере лексики, охватывающей предметы материального мира (real world items в традициях англоязычной лексикографии), и в сфере жёстко регламентируемых текстов (официально-деловая и научно-техническая документация, прежде всего) моноэквивалентность – исключение, а не правило. Переводчик всегда имеет дело с выбором, и его преференции определяются индивидуальным характером восприятия, от которого зависят особенности интерпретации им исходного текста, а также другими факторами, имеющими непосредственное отношение к интерпретации: эмпатией, тезаурусом, уровнем владения ИЯ и ПЯ. Естественное же место прескрипции – там, где возможно задать жёсткий алгоритм: грамматика, идиоматика и терминология, прежде всего. Не исключено и даже очень вероятно, что Е. В. Бреус имеет в виду нечто другое, строя таким образом свой «переводческий комментарий». Но чем иным, кроме прескрипции, может быть рассматриваемое построение, в котором «переводческий комментарий» сводится к набору терминов, привязанных к выделенным курсивом фрагментам исходного текста, а текст перевода помещается в «Ключах»? Переводческий комментарий по своей сути призван в ясной и убедительной форме обозначить движущие силы переводческих преференций и не может быть простым перечнем терминов. В-четвёртых, предлагаемые в «переводческом комментарии» термины характеризуют самые разные вещи: 1) синтаксическую функцию транслемы (вводное предложение, распространённая группа подлежащего); 2) морфологический класс с указанием синтаксической функции (отглагольное существительное в позиции дополнения); 3) языковые элементы исходного текста (одни.. другие.. третьи..); 4) мотивировку адаптации (прагматика получателя); 5) название переводческого приёма (членение, конкретизация, генерализация, перераспределение семантических компонентов). Таким образом, каждый раз логика взаимодействия термина в «переводческом комментарии» с выделенным фрагментом текста является разной. Можно выделить, по крайней мере, три имплицитных типа дидактических указаний. В случае с языковой характеристикой фрагмента это: «Помните о том, что буквальный перевод данной языковой единицы невозможен!» В случае с указанием на переводческий приём: « Рекомендуем прибегнуть к следующему преобразованию!» В случае с указанием на прагматику получателя: «Требуется упростить сообщение в связи с несостыковкой культурных кодов!» Таких дидактических сигналов в принципе существует значительно больше, но каждый раз следует помнить о том, что они должны быть эксплицитно оформленными (если хотите, чтобы их выполнили!) Однако, самое главное состоит даже не в том, что на переводческий анализ механически переносится схема развития грамматических навыков. Беда в том, что внешне рассматриваемая книга на первый взгляд вписывается в традиции лингвистической школы перевода, но на самом деле обходится с ними весьма вольно. Не мешает напомнить в этой связи, что полевым материалом теоретиков этой школы является сопоставление двух текстов, а уже на этой базе ведётся полемика о близости к оригиналу того или иного варианта перевода. Поступать иначе значит ставить телегу впереди лошади. В-пятых, в «Ключах» даётся один вариант перевода без какого-либо комментария: Some managed to adapt well, other sold out (neither the former, nor the latter were saved from the Russian roulette of Stalinist terror), still others committed suicide. But the grief brought by this torture coupled with the arms twisted by the censor could hardly serve to cement the tower of Babel of Soviet belles-lettres. (Бреус, 1998, 186) По поводу этого перевода возникает немало вопросов. Не считая грамматической опечатки (other sold out вместо others sold out), можно поспорить о следующих моментах: 1) вешались – committed suicide Генерализация в данном случае сопровождается утратой важной уточняющей семы, что видно при сопоставлении следующих словарных дефиниций: commit suicide – to do something to yourself, such as take a drug or injure yourself, which you know will cause your death end it all – an informal expression meaning to kill yourself because you are extremely unhappy, lonely etc (Activator, 1997) Выражение end it all более соответствует условиям контекста, поскольку содержит идею безысходности. 2) вкупе с цензурным выламыванием рук – with the arms twisted by the censor Использование в данном случае причастия прошедшего времени нежелательно на фоне предыдущих двух по риторическим соображениям. Это не вызывает возражений только в том случае, когда между причастиями возникают отношения сцепления по типу параллельной конструкции. Этого можно избежать использованием оборота censorship arm twisting. 3) вкупе – coupled Не годится по соображениям, указанным выше, а также из-за нарушения грамматического отношения оригинала, в котором мы находим «горечь … вкупе с … выламыванием рук», а не «терзаний … вкупе с … выламыванием рук». Лучше использовать along with. 4) приспосабливались – managed to adapt well Едва ли это можно считать оптимальным вариантом, поскольку лишено отрицательно-оценочных коннотаций: из контекста понятно, что писатели вынуждены были поступиться своими убеждениями, совестью. Приспосабливались и продавались логично рассматривать здесь как синонимы. Можно было бы предложить следующие пары: made compromises – sold out, backed off – cashed in on it. Но, пожалуй, наиболее адекватным переводом будет bowed to pressure. 5) терзаний – torture В английском языке есть слово с более узкой семантикой, которая лучше соответствует условиям контекста: ordeal. Сравните: torture – 1 (a) the action or practice of deliberately causing sb severe pain as a punishment or in order to force them to say or do sth (b) a -method of doing this. 2 great physical or mental suffering; an instance of this. ordeal – a difficult or painful experience, esp one that tests a person’s character or ability to endure sth (Hornby, 1995) 6) рулетки террора – the Russian roulette of Stalinist terror На первый взгляд прагматическая адаптация в данном случае вполне уместна, поскольку облегчает для англоязычного читателя восприятие времени и места описываемых событий. Однако, на самом деле происходит неприемлемое совмещение аллюзий, потому что «русская рулетка» вызывает ассоциации со смертельно опасной игрой, распространённой среди офицеров русской армии (в барабане револьвера оставлялся один заряд, после чего участники игры поочерёдно приставляли дуло к своему виску и спускали курок). Наблюдаемое приращение смысла здесь искажает смысл сообщения, потому что автор статьи далёк от того, чтобы во всех ужасах сталинизма винить русский народ и, по-видимому, вполне сознаёт, что сталинский террор не столько исходил из России, сколько поразил её в первую очередь. В приведённом варианте перевода получается, что СССР и Россия – одно и то же. Так могут думать не очень образованные англоязычные читатели, но переводчику не следует поддерживать такие заблуждения. В заключение наших рассуждений предложим свой перевод, который, на наш взгляд, лучше передаёт идею исходного текста, чем приведённый нами выше вариант, хотя, разумеется, не исключает других вариантов. Some of them bowed to pressure, others sold out (though neither managed to escape the Stalinist roulette of terror), still others would end it all. However, the horrors of the ordeal along with censorship arm-twisting did hardly cement the tower of Babel of Soviet belles-lettres. Основной вывод из рассмотренных выше примеров состоит в том, что два важнейших фактора, дисциплинирующие весь переводческий процесс и являющиеся залогом его успеха - интерпретация и сопоставление – в разной степени учитываются исследователями, но пренебрегать ими совсем нельзя. Сопоставление может быть столь выразительным, что нуждается лишь в очень кратком комментарии. Вот, например, как в таком случае поступает И. А. Кашкин, один из наиболее ярких представителей школы «художественного перевода»: «Вместо невразумительного изложения Г. Шенгели того, как …Довольно коротка Была депеша та, что к берегам Дуная Примчалась: князь приказал «взять штурмом Измаил» Любовнику войны – Суворову – вручил! (причём неизвестно, какой «князь» «вручает» Суворову приказ или депешу), у Козлова стоит: Назначен был вождём всех русских сил Любимец битв и враг интриг и споров Фельдмаршал, знаменитый князь Суворов (с сохранением байроновского Field-marshal, утерянного Шенгели во всём образе).» (Кашкин , 1968, 422) Сила одного и слабость другого варианта столь очевидны, что И.А. Кашкин ограничивается предельно кратким комментарием и курсивом. Как известно, И. А. Кашкин никогда ничего общего не имел с творцами теории «закономерных соответствий» и всегда предупреждал об опасности Прокрустова ложа какой-нибудь схемы для переводческого труда, подчёркивая в этом труде элемент вдохновения и творчества. Но было бы , конечно, опрометчиво считать, что И. А. Кашкин пренебрегает «объективностью» в оценке результатов переводческого труда. Напротив: он свободно оперирует лингвистическими и стилистическими категориями, но прибегает к ним экономно, потому что главным в переводческом анализе считает широкий филологический контекст, в рамках которого и созревает правильное решение переводческой проблемы. Разницу между «чисто» лингвистическим комментарием, примеры которого рассматривались выше, и филологическим, представление о котором можно получить из предыдущего примера, в интересах настоящей статьи следует представить более подробно, для чего приведём ещё один пример из богатейшего наследия И. А. Кашкина. «Вот центральная строфа о Суворове: Суворов начеку всё время был; притом Учил и наблюдал, приказывал, смеялся. Шутил и взвешивал, всех убеждая в том, Что чудом из чудес он не напрасно звался. Да, полудемоном, героем и шутом, Молясь, уча, громя и руша, - он являлся Двуликой особью: он Марс и Мом – один А перед штурмом был – в мундире арлекин. Здесь кроме чисто грамматической неувязки с падежами и со сказуемым «являлся», которое относится к «полудемону» и к «особи», кроме словесного мусора, вроде «двуликой особи», лишнего «притом» и т. д., важнее всего то, что в рифму, на смысловой удар, выдвинуты «шут» и «арлекин», чего нет у Байрона, и выходит, что Суворов казался чудом, а был арлекином. Козлов выдвигает на рифму слова «герой» и «чудо», а «арлекин» оставляет лишь как сравнение, и вот что у него получается: Молясь, остря, весь преданный причудам, То ловкий шут, то демон , то герой, Суворов был необъяснимым чудом. За всем следя, он план готовил свой И ничего не оставлял под спудом. Как арлекин, носясь перед толпой, Он мир дивил то шуткой, то погромом, И был сегодня Марсом, завтра – Момом.» (Кашкин, 1968, 422) В переводческом комментарии сопоставляются два варианта и приводится лингвистическая, или, точнее, лингвостилистическая аргументация в пользу перевода Козлова. Единственное принципиальное отличие от переводческого комментария, принятого в лингвистической школе перевода, состоит в использовании И. А. Кашкиным такого отрицательно-оценочного оборота, как «словесный мусор». Переводчик, воспитанный в духе лингвистической школы ортодоксального образца, поморщится, встретив такое «необъективное» выражение. Однако, едва ли в строгих лингвистических анналах можно найти формулу, передающую лингвистическую оценку (кроме всего иного) в столь ясной и броской форме. Если расхождения между И. А. Кашкиным и А. В. Фёдоровым носят, в основном, теоретический характер, то Е. В. Бреус занимает по отношению к И. А. Кашкину противоположную позицию как в теории, так и в практике. Отношение к переводоведению того, чем занимается Е. В. Бреус, является чисто внешним: используемая методика постановки и решения переводческих проблем ни в коей мере не способствует воспитанию особой «переводческой» точки зрения на языковые факты, хотя рассматриваемая книга вполне может служить грамматическим пособием для изучающих английский язык. Если собранный материал использовать под этим углом зрения, то всё становится на свои места: в этом случае анализ контекста и сопоставление различных версий перевода не требуются. При изучении иностранного языка перевод широко используется как методический приём и как критерий определения уровня языковой компетенции: чем чаще человек может ответить на вопрос «Как это будет по-английски?», тем выше его уровень владения английским. Однако, едва ли весь английский (или другой иностранный) может быть предметом переводоведения – иначе теория перевода просто утратит свою специфику. Именно об утрате специфики переводоведения даёт все основания говорить очень слабый как в концептуальном, так и в методическом плане учебник И. В. Корунца (Корунец, 2001). Если Е. В. Бреус совершенно ясно обозначает своих преемников и своё научное кредо, создавая тем самым поле для полемики, то о концепции И. В. Корунца можно строить догадки только по библиографии. В этом смысле актуальными являются слова И. А. Кашкина: «Не следует смешивать разные явления: одно дело – процесс изучения языка, когда в учебниках и комментированных изданиях даётся одно – либо основное, либо частное – значение слова; когда тщательно прослеживается чужой языковой строй; когда по оригиналу можно изучать язык, отвлекаясь от художественной стороны, последовательно сосредоточивая внимание то на знакомстве с деталями реального быта, то на грамматике вообще, то на идиомах и пр. Другое дело чтение переводов художественной литературы, которое требует единого и целостного восприятия…» ( Кашкин, 1968, 378) В последнее время раздаются голоса в пользу более внимательного отношения к так называемым субъективным факторам переводческого процесса (Пшеницын, 1998): «Следует ещё раз подчеркнуть, что прочтение и интерпретация являются неотъемлемой характеристикой сущности перевода вообще. Конечно же, при переводе технического текста или «канонических» текстов … переводчик будет стремиться к максимально допустимой буквальности. Однако и в этих случаях неизбежна интерпретация, определённое прочтение.» (Пшеницын, 1998, 195) В заключение представляется возможным сделать следующие выводы: 1. С нашей точки зрения, граница между переводческим комментарием «лингвистической» и «художественной» школ перевода – весьма условная между наиболее видными представителями этих школ. Совершенно ясно, что перевод признаётся и теми, и другими, как вид интерпретации действительности, в том числе и языковой действительности. 2. Приоритетное место интерпретации в переводческом процессе определяет совершенно по иному предмет переводоведения. «Закономерные соответствия» – это сфера грамматики, лексикографии и сопоставительной лингвистики. Теорию перевода интересуют, прежде всего, языковые факты, выходящие за границы «закономерных соответствий» и допускающие вариативность переводческих решений. Книги, в которых упор делается на закономерных соответствиях (Е. В. Бреус, 1998; И. В. Корунец, 2001), можно использовать на занятиях по практике английского языка, но для теории перевода они едва ли пригодны, так как не содержат ни теоретических (И. В. Корунец), ни практических (Е. В. Бреус и И. В. Корунец) рекомендаций о том, как следует строить переводческий комментарий. 3. Душой теории перевода является не полемика вокруг его моделей, а комментарий. Переводческий комментарий – это текст, содержащий мотивировку принятых переводческих решений. Поскольку этот текст является отражением индивидуального восприятия, то концептуальной частью его является не столько терминологический базис, сколько рассуждения о логике принятых переводческих решений и полемика с альтернативными вариантами. Переводческий комментарий должен быть построен таким образом, чтобы можно было взглянуть на личность переводчика – быть безликим он не имеет права. 4. Для успешного освоения курса теории перевода нужен достаточно высокий уровень языковой компетенции. «Закономерные соответствия» уже должны быть освоены, так как они призваны служить той базой, на которой может развиваться мастерство переводчика. 5. Особая «переводческая» точка зрения на языки воспитывается не столько на базе сопоставительной лингвистики (это лишь самая элементарная база переводчика, ремесленническая школа, так сказать), сколько на практическом сопоставлении лучших творений литературы на исходном языке с их переводческими версиями. Именно в таком филологическом контексте рождаются настоящие мастера переводческого искусства. Понимание техники интерпретации – прямой путь к этому. 6. Тексты, жёстко регламентирующие переводческий выбор (официально-деловая и техническая документация, прежде всего) – самый неподходящий материал для формирования переводческой точки зрения. 7. Конфронтация между лингвистической школой и школой художественного перевода всё ещё не преодолена в переводоведении, хотя ущерб от этого как теоретический, так и дидактический вполне очевиден. Литература 1. Бархударов Л. С. Язык и перевод. – М.: Международные отношения, 1975. – 240с. 2. Бреус Е. В. Основы теории и практики перевода с русского языка на английский. – М.: УРАО, 1998. – 208с. 3. Кашкин И. А. Для читателя-современника. – М.: Советский писатель, 1968. – 564с. 4. Комиссаров В. Н. Теория перевода. – М.: Высшая школа, 1990. – 253с. 5. Левицкая - Левицкая Т. Р., Фитерман А.М. Пособие по переводу с английского языка на русский. – М.: Высшая школа, 1973. – 136с. 6. Пшеницын С. Л. Культурологический подход к переводу: теоретическое значение // Языковая картина в зеркале семантики, прагматики и перевода. Studia Linguistica – 7. – СПб: Тригон, 1998. – С. 185 – 199. 7. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. – СПб: Питер, 1999. – 720с. 8. Фёдоров А. В. Основы общей теории перевода. – М.: Высшая школа, 1968. – 396с. 9. Швейцер А. Д. Перевод и лингвистика. – М.: Воениздат, 1973. – 280с. 10. Activator – Language Activator. – Longman, 1997. 11. Hornby – Oxford Advanced Learner’s Dictionary of Current English. –Oxford University Press, 1995. 12. Korunets I. V. Theory and practice of translation. – Vinnitsa: Nova Knyha, 2001. – 448 p.
1 2 3 4 5 Категория: Художественный перевод \| Добавил: Voats (18.09.2009)
Просмотров: 3983 \| Рейтинг: 4.0/1