1.5 Шизофренический стиль в академическом дискурсе

Тезис: не столько естественный терминологический дрейф, сколько неистребимое желание многих представителей научного мира блеснуть «умным словом», является причиной неуместного присутствия амбивалентности в академическом дискурсе.

Цель параграфа – показать, что терминологическая многозначность может быть причиной амбивалентности, но всё-таки она не является её главной движущей силой в академическом дискурсе, законы которого склоняют его участников к поиску необычных способов выражения идеи, что и обусловливает непрозрачность этой самой идеи.

Ключевые слова: академический дискурс, термин, терминологический дрейф, размытые множества, актуальность, новизна, амбивалентность, шизофренический стиль, непрозрачность, эвфемизм, манипуляция.

Введение: «умные слова» на кафедре английской филологии ЛГПИ

1975 год. Ленинград. Аспирантура ЛГПИ им. А. И. Герцена. Кафедра английской филологии зачислила в тот год восемь аспирантов на первый курс. Зал, в котором происходило знакомство, ничем не выделялся среди других учебных аудиторий и никоим образом не выдавал свою принадлежность к великим традициям легендарной Мойки 48. Основатель школы стилистики декодирования И. В. Арнольд в тот день озвучила мысль, которую потом я слышал от неё не раз: «Учёные делятся на две категории: одни говорят новое слово, другие - новые слова».

Парадокс состоит в том, что не терпевшая заумь в академическом дискурсе,
И. В. Арнольд в качестве материала анализа отдавала явное предпочтение амбивалентным произведениям в художественной литературе.

Афоризм, ставший рефреном И. В. Арнольд, обернулся событийной иронией, когда на должность заведующего кафедрой английской филологии был назначен Михаил Васильевич Никитин. Хотя он ничем не посрамил своего многозначительного имени и отчества (такие же носил великий Ломоносов) и был, с моей точки зрения, настоящим учёным, М. В. Никитин прославился в аспирантской среде, прежде всего, как творец громоздких и туманных порождений академического дискурса. «Импликатор имплицирует импликат в силу коллегации денотатов», - пародировали шефа ученики. Такая конвергенция терминов делает язык «камуфляжным», что влечёт контаминацию коммуникации.

Аспирантская молва широко цитировала остроумный ответ М. В. Никитина своему оппоненту, который на защите докторской заявил М. В. Никитину, что если освободить предложенную концепцию от умных слов («раздеть её»), то ничего нового там нет. «Если Вы меня разденете, то тоже ничего нового не увидите»!» - невозмутимо сказал М. В. Никитин. После остроумного ответа он единогласным голосованием получил докторскую степень.

В течение многих лет уже после ленинградской аспирантуры и моей защиты мы общались с М. В. Никитиным на разных конференциях в Иркутске, Нижнем Новгороде, Москве, Киеве и, конечно, Петербурге.

Много воды утекло с тех пор. Сейчас я склонен считать, что даже такой умный человек, как М. В. Никитин, был подвержен влиянию академического жаргона.

Актуальные мысли

1. Авторы «Большого психологического словаря»  Б. Г. Мещеряков и 
В. П. Зинченко приводят важнейшую мысль своих предшественников
Б. Е. Варшавы и Л. С. Выготского, которые в «Психологическом словаре»
(М., 1931) сочли необходимым объяснить причины  размытости терминов так:  «...двусмысленность, смутность в употреблении психологической терминологии дают себя еще знать как наследие житейского языка» [Мещеряков, 2006].

2. “Words seem to lack the precision of numbers or symbols, and the elasticity of language propels misunderstandings” [Hitchings, 2011: 8].

3. Описывая явление семантической размытости в Кембриджской энциклопедии английского языка, Дэвид Кристел начинает с ключевого положения:”Definitions are not always as precise as we would like them to be, largely because the entities and events which we want to talk about in the real world are not always clear and determinate” [Crystal, 1996: 169].

3. «Лексиколог подробно останавливается на архаизмах, выискивает различные окаменелости, рассказывает о поразительных сдвигах значения отдельных слов, - но о скромных исконных словах данного языка … говорит очень немного» [Смирницкий, 1956: 6].

4. «Those who are learning are using much more complicated terms than those who have learnt» [Galperin, 1977: 77].

5. «Академический жаргон не только стремится замаскировать отсутствие оригинальных идей оригинальничаньем, но и выступает сигналом покорности (submission) и асимметричных ролевых отношений (есть «командир» и подчинённый). Таким способом молодые соискатели надеются быстрее проникнуть в элитный клуб остепенённых. Среди молодых соискателей и обладателей научных степеней есть те, кто по простоте душевной принимает камуфляжный язык (camouflanguage) за науку. К сожалению, гораздо больше тех, кто понимает истинное назначение камуфляжного языка и использует его сознательно, продаваясь доминирующему дискурсу»  [Овсянников. 2011: 278].

              Стержнем академического дискурса  является термин, но и он, наряду с малоинформативными клише, тоже активно участвует в создании амбивалентности.  Термин (от лат. terminus - предел, граница) - слово или словосочетание, являющееся названием строго определенного понятия какой-нибудь области науки, техники, искусства и так далее. Терминологические системы создаются с целью упрощения обмена информацией между специалистами. Однако термины, как и слова повседневной речи, тоже стремятся к многозначности.  Таким образом, дорога к знаниям парадоксальным образом, оказывается, влечёт за собой усложнение правил коммуникации: надо учить термины и стандартные условия их контекстуализации.

              Воспрепятствовать участию терминов в камуфляжном языке можно только при условии минимального использования терминов, которые должны обязательно разъясняться с помощью общеупотребительной лексики.

              Прогресс науки и расширение знаний предполагает появление новых понятий и терминов. Однако, вскоре после появления нового понятия и фиксации его в виде нового слова это слово начинает использоваться не в главной функции термина (денотативной), а в контактоустанавливающей (фатической) функции, знаменуя тем самым дрейф слова из области терминологии в область профессионального жаргона и модных клише. Смысл этого дрейфа многогранен и неоднозначен:

 1) с одной стороны, через экспериментальную проверку слова новыми контекстами и коммуникативными ситуациями происходит освоение и популяризация нового знания; с другой стороны, наблюдающийся при этом процесс деформации нового знания может приводить к парадоксальной утрате этого знания, что заставляет людей вновь изобретать велосипед;

2) с одной стороны, использованием терминов и жаргонизмов люди, принадлежащие одной профессии, экономят время, устраняют избыточный языковой материал и добиваются оптимальной чистоты коммуникативного сигнала; с другой стороны, это ознаменовывается мистификацией непосвящённых, в результате которого их отстраняют от знания;

3) с одной стороны, это является обогащением словарного состава – в том случае, если слово стало общеупотребительным и сохранило в своей семантике новое знание; с другой стороны, это приводит к засорению словарного состава - если слово высокочастотно, но семантика его размыта;

4) с одной стороны, толкование терминов и профессионализмов – единственный путь развития науки; с другой, подавляющее большинство толкований являются обычными фактами внутрилингвистического перевода, для которого сохранение нового знания отнюдь не считается приоритетной задачей [Jakobson, 1992].

              Терминологический дрейф служит непосредственной причиной контаминации коммуникации. Контаминация - возникновение нового выражения или формы путём объединения элементов двух выражений или форм, чем-н. сходных. Неправильное выражение «играть значение» возникло как контаминация выражений «играть роль» и «иметь значение».

              В. И. Шадрин справедливо связывает неопределённость понятий с тенденцией природных понятий противиться классификации в виде чётких, строго определяемых категорий [Шадрин, 2002: 565]. В английском языке природу многозначных терминов характеризуют через так называемый
zzz-effect. В русском в этой связи упоминают размытые множества.

              Два условия, которые обязательно приводят к терминологическому дрейфу и амбивалентности, профанирующей академический дискурс, выражаются такими требованиями к представлению научной информации, как актуальность и новизна. Мне не раз приходилось слышать в академических кругах, что «то, что ново, ещё не актуально, а то, что актуально, уже не ново». В этой шутке прямо указывается на противоречивый характер этих требований к таким главным жанрам академического дискурса, как доклады, статьи и диссертации. Действительно, с одной стороны, надо обязательно доказать, что исследование является оригинальным (впервые обнаружено, что…), а, с другой стороны, библиография должна демонстрировать тьму предшественников.

              В гуманитарных науках доминирует эволюция, а не революция. Впервые химические элементы приводят в систему таблицей, которая нам известна, как таблица Менделеева, впервые делают операцию на сердце, впервые летят в космос и т. д. Но как только автор филологического исследования заявляет «впервые», его тут же можно смело назвать хвастуном: революция здесь бывает только исключением из правила.

              Стремление соответствовать требованию так называемой новизны заставляет соискателей пускаться во все тяжкие в поисках оригинальной формы выражения. Иногда информативность таких построений стремится к нулю. О чём, например, информирует такое название: «Языковое картинирование мира в паттерне «концептосфера – концептополе – концептосистема»? Неестественный и чуждый природе русского языка герундий (картинирование!) соседствует с английским заимствованием, означающем «модель» или «образец», а также с троекратным повтором абстрактного существительного концепт («понятие», видимо, никак не устраивает!), определяющего три других абстрактных существительных  сфера, поле, система(!!!)

              Название научной работы не нужно писать в стиле сенсационных репортажей или бестселлеров. Название должно информировать читателя или слушателя о том, что ему предстоит прочесть или услышать.    Но очень хочется звучать оригинально! Естественно, побочным результатом таких потуг является громоздкий текст, термины в котором не проясняют, а усложняют понимание сообщения.

              Мне приходилось останавливаться на том, что некоторые понятия метаязыка лингвистики и теории перевода (дискурс, в числе других) оказались размытыми в такой степени, что пользоваться ими становится затруднительно, но все отрасли знания являются в какой-то степени рабами традиции [Овсянников, 2008: 13 - 25]. Некогда в очень обоснованной статье беспокойство по поводу терминологических бурь в метаязыке филологических диссертаций выразила Н. А. Катагощина [Катагощина, 1981]. Периодические протесты против использования «умных слов» в качестве дымовой завесы для представления слабенькой идеи усиливаются, если «умные слова» продвигают совершенно несостоятельную мысль. Например:

«Эпифаническая модель художественного текста изменила язык художественной литературы, раздвинула границы отдельного художественного текста, идиостиля писателя, освоила потенциал языка своего времени в ассоциативности и цикличности лингвистического универсума, обогатила концептосферу художественного дискурса, создала семиосферу, в которой познаётся действующее сознание внутреннего человека» [Фоменко, 2006: 35].

1. Эпифания по определению не может изменить язык художественной литературы: озарение, как и богоявление, случается время от времени, а не излучает постоянный свет.

2. «Идиостиль писателя» - тавтологическое сочетание: «стиль писателя» всегда индивидуален.

3. Звонкая фраза «цикличность лингвистического универсума» не обладает разъяснительной силой: какие свойства языка имеются в виду?

4. «Концептосфера художественного дискурса». Не проще ли «тематика»?

5. «Семиосфера» - это «умное слово» Ю. М. Лотмана можно заменить понятным термином «культура».

6. «Внутренний человек» - зачем говорить языком апостола Павла? Можно ведь говорить о «духовном мире» человека.

              Елена Геньевна, несомненно, талантливый человек и даже в своём имени несёт доказательство этого, но ей удалось сложный стиль Джойса сделать ещё более сложным, а ведь любая интерпретация предполагает не изложение «подобного подобным», а преодоление амбивалентности через адаптацию.

              Но слабость Елены Геньевны по части употребления умных слов – ничто по сравнению с некоторыми учёными, которые из умных слов сделали доходный бизнес. В момент работы над этим разделом меня  буквально «достал» Лакан: уж очень неясно пишет. Любой наш научный сборник отклонил бы его труд, поскольку он не структурируется такими важными вещами, как цель исследования, актуальность, оригинальность и т. д.

              Такому стилю вполне подходит термин «шизофренический» (schizophrenese) и справедливо его выносят в раздел патологической коммуникации. Образцы таковой можно найти даже в авторитетнейшей англоязычной антологии The Routledge Language and Cultural Theory Reader. Среди 50 представленных в антологии статей есть очень авторитетные, но некоторые производят очень странное впечатление. В этом плане считаю показательной статью Жака Лакана [Burke, 2000: 132 - 138].

              Жак Лакан - французский психоаналитик - считается авторитетом в области психоанализа.  Я счёл своим долгом ознакомиться с его статьёй, хотя претенциозный, громоздкий и маловразумительный стиль вызывает у меня отторжение. Тем не менее, я преодолеваю себя и вчитываюсь. Вчитываюсь, хотя уже заголовок вызывает у меня раздражение: “The signification of the phallus” («смысл фаллуса», надо же!) У всех психоаналитиков есть этот пунктик – копаться в человеческих инстинктах, но Лакан, по-моему, превзошёл своих товарищей по цеху.

              «Я буду также использовать фаллус как алгоритм», - обещает Лакан.  (“I shall also be using the phallus as an algorithm”) – что он имеет в виду? Вся статья состоит из безумных деклараций. По-существу, в ней можно выделить только одну здравую, но общеизвестную мысль, что метафора и метонимия – ведущие механизмы переосмысления значения слов. Открываю интернет и обнаруживаю, что Лакан серьёзно пытался втюхать доверчивому человечеству мысль, что фаллус имеет математическое выражение. Здесь моё доверие к философу, приравнивающему эректильный орган к квадратному корню из минус единицы, полностью улетучивается.

              Я счастлив обнаружить единомышленников. Ноам Хомский описывает Лакана как «забавного и сознательного шарлатана». Франсуа Рустанг отзывается о текстах Лакана не иначе как о «бессвязной системе псевдонаучной тарабарщины». Однако гуманитарии падки на псевдонаучную тарабарщину, как пишет упомянутый выше В. С. Виноградов. И падки они потому, что такая псевдонаучная тарабарщина приносит вполне материальные плоды в виде научных степеней хлебных должностей и почёта, раздуваемого верноподданными блюдолизами.

              Кстати, название «фаллус» получил также гриб, издающий отвратительный запах гниющего мяса - phallus impudicus. Конечно, один и тот же термин встречается в разных науках, но ассоциация с названием статьи Лакана представляется мне посланной провидением: сложное словесное оформление знания – это гниющее болото, сгубившее многих умных и талантливых людей.

              Героиня романа Джейн Остин связывает образованность человека с умением говорить камуфляжным языком: “I cannot speak well enough to be unintelligible.” (Jane Austin. Northanger Abbey)

                 Главной функцией некоторых стилистических приёмов является маскировка мысли. Заголовок словаря эвфемизмов Холдера прямо призывает к этому:  “How not to say what you mean: a dictionary of euphemisms”
[Holder, 2007].

              Пожалуй, Джордж Оруэлл своим вариантом, пародирующим хороший английский перевод из Экклезиаста в соответствии с «плохими привычками» современного англоязычного дискурса, достоин первого места в ряду бесчисленных пародий, критикующих «умные» слова в академическом дискурсе:

Хороший перевод:

 I returned and saw under the sun, that the race is not to the swift, nor the battle to the strong, neither yet bread to the wise, nor yet riches to men of understanding, nor yet favour to men of skill; but time and chance happeneth to them all.

Пародия Оруэлла:

Objective considerations of contemporary phenomena compel the conclusion that success or failure in competitive activities exhibits no tendency to be commensurate with innate capacity, but that a considerable element of the unpredictable must invariably be taken into account.

(George Orwell. Politics and the English language)

              В заключение надо отметить, что самые интересные и заслуживающие внимание статьи в области лингвистики, филологии и перевода имеют бросающееся в глаза отличие: их связность не укладывается в строгое форматирование современных научных сборников и учёных записок. На этом основании редакция отказалась бы их публиковать. А прославились эти работы не благодаря, а вопреки строгому форматированию. Неотъемлемая черта таких работ: в них нет места камуфляжному языку. Напротив, термины используются по минимуму и разъясняются на основе общеупотребительной лексики.

Выводы

1. Академический дискурс насквозь пропитан жаргоном, который стал неотъемлемой частью его модальности, насквозь пропитанной амбивалентностью. Это - тревожный сигнал неблагополучия той системы, которая сложилась в дискурсе науки и образования, потому что главное назначение амбивалентности здесь – замаскировать жиденькие идеи «умным» словом.

2. Как в англоязычных странах, так и в странах СНГ есть много авторитетных учёных, которые бьют тревогу в связи с разлагающим влиянием жаргона. Джордж Оруэлл совершенно прав, утверждая, что борьба с неправильным использованием языка является одновременно борьбой за нормальный образ жизни: нормальный способ коммуникации и нормальный образ жизни имеют тесную обоюдостороннюю зависимость.

3. Общеизвестной частью академического дискурса является строгое форматирование научных работ, без чего нельзя обойтись. Вместе с тем, некоторые структурные элементы форматирования – оформление «новизны» и библиографии, среди других – парадоксальным образом повышают фактор неупорядоченности, вместо устранения его.

4. Нужны такие требования к содержанию научных антологий, которые исключают появление в них неясных и сумбурных работ, вроде упомянутой выше статьи Жака Лакана: шизофренический стиль – анафема академического дискурса.