Модальность и статус языка - перевод модальных отношений - Единицы перевода и трансформации - Каталог файлов

	23.06.2011, 18:11
Модальность и статус языка. В этом параграфе будет показано влияние, которое статус языка оказывает на модальность. Эта модальность зависит, прежде всего, от экономической составляющей языка (инвестиционной привлекательности). В переводоведении широко используется понятие авторитетного текста. Вот какую дефиницию авторитетного текста предлагает Питер Ньюмарк: «An official text, or a text where the status of the author carries authority». Авторитетные тексты противопоставляются неавторитетным, «анонимным» в терминологии Ньюмарка: «A text where the name and status of the author is not important. Usually a run-of-the-mill 'informative' text» [Newmark. 2003: 282]. Дихотомия «авторитетный – анонимный» близка другой дихотомии: «информативный – эмотивный». В информативных текстах главной является референтная функция знака, в эмотивных – стилистическая [Leech, 1985: 27]. В анонимных текстах доминирует информативная функция. Авторитетные тексты могут быть как информативными, так и эмотивными. Указанные дихотомии дают общее представление о модальности текста, но определение авторитетности текста будет неполным, если не назвать самую общую характеристику модальности текста: статус языка, на котором создан текст. Здесь все языки располагаются в строгой очерёдности. Эта очерёдность определяется экономической составляющей каждого языка – его инвестиционной привлекательностью. Сейчас самым инвестиционно привлекательным языком является английский. Вот как объясняет это положение вещей английский журнал: «…the real reason for the triumph of English is the triumph of the United States» [The Economist December 22nd 2001]. Восприятие высказывания на том или ином языке включает идентификацию языка с позиций его престижа. Деннис Бэрон ошибается, когда сужает восприятие языка до дихотомии «нормативный - ненормативный»: "Aside from a person’s physical appearance, the first thing someone will be judged by is how he or she talks” (Dennis Baron [MacNeil, 2005: 10]). Умение правильно пользоваться языком вторично по отношению к статусу языка, на котором составляется сообщение. Статус языка, который человек использует в общении, - такой же важный инструмент в борьбе за выживание, как внешность или счёт в банке. Язык – это визитная карточка человека, его паспорт. На сегодня самым уважаемым паспортом обладает английский язык: язык глобализации и Интернета. Здесь к месту вспомнить Маяковского: К одним паспортам- улыбка у рта. К другим - отношение плевое. С почтеньем берут, например, паспорта с двухспальным английским левою. Глазами доброго дядю выев, не переставая кланяться, берут, как будто берут чаевые, паспорт американца. .. Забавно читать политкорректные рассуждения американцев о всеобщем равенстве языков: носители самого инвестиционно привлекательного языка в мире давно стали заядлыми моноглотами. Любопытно, что Джон Адамс предвидел мировой статус английского ещё в 1780 году: «English is destined to be in the next and succeeding centuries more generally the language of the world than Latin was in the last or French in the present age. The reason of this is obvious, because the increasing population in America, and their universal connection and correspondence with all nations, will, aided by the influence of England in the whether great or small, force their language into general use» [MacNeil, 2005: 1 - 2]. В определении статуса английского языка американцы любят подчёркивать, что самым престижным является именно американский вариант английского: «As a result, says The Oxford Guide to World English, "American English has a global role at the beginning of the 21st century comparable to that of British English at the start of the 20th – but on a scale larger than any previous language or variety of a language in recorded history”» [MacNeil, 2005: 4]. Вопрос это достаточно спорный. Во всяком случае, первоочередная задача данного параграфа – разобраться в научных основаниях природы статуса языка. Представим себе ситуацию, когда предстоит переводить лекцию о современных информационных технологиях. Перевод будет более эффективным, если компьютер, Интернет, мультимедийные классы и т. д. являются частью принимающей культуры и зафиксированы её языком. Однако, возможна и другая ситуация: предмет лекции принимающей культуре неизвестен ни в его материальном, ни в словесном выражении. В этой ситуации актуальным становится вопрос о принципиальной переводимости, который решается по-разному специалистами. Так, по-мнению одного из виднейших лидеров Парижской школы Даницы Селескович, переводимость предполагает сопоставимый уровень развития ИЯ и ПЯ. Вполне здравое рассуждение, на первый взгляд, вызвало резкую критику известного британского учёного Питера Ньюмарка: «The condition she makes is false and misleading. Translation is an instrument of education as well as of truth precisely because it has to reach readers whose cultural and educational level is different from, and often ‘lower’ or earlier, than, that of the readers of the original – one has in mind computer technology for Xhosas. "Foreign’ communities have their own language structures and their own cultures, ‘foreign’ individuals have their own way of thinking and therefore of expressing themselves, but all these can be explained, and as a last resort the explanation is the translation (подчёркнуто мною – В. О.). No language, no culture is so ‘primitive’ that it cannot embrace the terms and the concepts of, say, computer technology or plainsong. But such a translation is a longer process if it is in a language whose culture does not include computer technology. If it is to cover all the points in the source language text, it requires greater space in the target language text. Therefore, whilst translation is always possible, it may for various reasons not have the same impact as the original» [Newmark, 2003: 6 - подчёркнуто мною – В. О.]. В приведённой цитате можно выделить: 1) уверенность в том, что перевести можно всё, что угодно; этот оптимизм характеризует весь переводческий цех (noblesse oblige); 2) безапелляционное отождествление перевода и объяснения – всё-таки это разные вещи: неслучайно объяснения принято выносить в примечания, а не помещать в общий текст перевода; 3) признание возможности разной реакции у читательской аудитории, для которой был создан оригинал, и у реципиентов перевода. Таким образом, точка зрения Ньюмарка заключает противоречие, поскольку декларирует две противоположные вещи: с одной стороны, перевести можно всё, с другой стороны, даже при наличии объяснений реакция реципиента может быть неадекватной оригиналу. Последнее может чаще всего наблюдаться как раз в тех случаях, когда между уровнем развития языка и культуры ИЯ и ПЯ наблюдается большая дистанция. Таким образом, статус языка становится важнейшим фактором определения переводческой стратегии. Есть и прагматический вектор использования понятия «статус языка». Приступая к изучению иностранного языка, будущий переводчик рассчитывает на этом умении зарабатывать деньги. Больше всего шансов быть востребованным на переводческом рынке имеют те специалисты, которые работают с наиболее распространёнными в мире языками, имеющими богатые традиции и многовековую государственность. Эти языки часто называют «имперскими», поскольку они являются «повелителями» других языков и используются в качестве инструмента межнационального общения. Несмотря на удивительное языковое многообразие (по разным подсчётам на нашей планете существует 6 000 – 7 000 языков), достаточно знать хотя бы один из десятка «имперских» языков, чтобы быть востребованным в качестве переводчика в любом уголке планеты. Список «повелителей» по соображениям глобализации начинают с английского, за которым следуют (в разном порядке в зависимости от критериев) испанский, французский, немецкий, русский, китайский, арабский, японский. Для обозначения статуса языка сейчас используется такой термин, как «инвестиционная привлекательность языка» (ИПЯ), которым называют совокупность рыночной конъюнктуры, предопределяющей целесообразность / нецелесообразность изучения данного языка [Палажченко, Мосты, 2004, 2: 11]. ИПЯ следует рассматривать как прагматически ориентированный термин, актуализирующий, в отличие от привычного термина «статус языка», мотивационный контекст его использования. Если значение смежного фактора – статуса исходного текста – признаётся и оживлённо дискутируется в научной литературе, то статус языка – фактор, который скорее замалчивается по соображениям политкорректности, потому что в рамках этих соображений все языки – равны (а раз равны, то никакого разговора о статусе быть не может). Поэтому какой-нибудь американский учёный (носитель самого инвестиционно привлекательного языка) больше склонен поговорить на тему невосполнимых культурных потерь, которыми знаменуется исчезновение каждого языка, и лишь вскользь обозначить неизбежность и причины этого процесса. С моей точки зрения, о равенстве языков можно говорить в той же мере, что и о неравенстве. Равенство языков объясняется тождественностью семантических полей. Есть две причины этого тождества: во-первых, физическое восприятие мира у всех людей одинаково; во-вторых, всех людей, как жителей одной планеты, окружает сходный материальный мир. Это значит, что американец и русский, еврей и таджик, француз и татарин видят одно и то же солнце, деревья, дома, животных и т. д. Все одинаково мёрзнут (если холодно), обжигаются чаем (если горяч), наслаждаются ароматом цветов (если нет аллергии) и т. д. Типологические различия языков, как демонстрирует Роман Якобсон, легко преодолеваются именно в силу общности семантических полей, что порождает регулярно самые причудливые новообразования. Так, в русском языке появилась такая оксюморонная единица, как электрическая конка (трамвай), в корякском языке – летающий пароход (самолёт), в языке чукчей – пишущее мыло (мел) и т. д. [Jakobson, 1992: 147]. О равенстве языков говорят также в политическом и культурном контексте, имея в виду право каждого языка на существование и невосполнимые потери, которые несёт наша цивилизация с утратой каждого языка: «Each tongue – and there are no ‘small’ or lesser languages – construes a set of possible worlds and geographies of remembrance… When a language dies, a possible world dies with it. There is here no survival of the fittest. Even when it is spoken by a handful, by the harried remnants of destroyed communities, a language contains within itself the boundless potential of discovery, of re-compositions of reality, of articulate dreams, which are known to us as myths, as poetry, as metaphysical conjecture and the discourse of the law» [Steiner, 1998: XIV]. В этом контексте – да, Стейнер, безусловно, прав: любой, самый неразвитый язык, является составной частью культуры человечества. Однако, это «равное» право на существование является скорее виртуальным феноменом в контексте реальной практики функционирования языков и, прежде всего, в контексте практики перевода. Можно декларировать равенство английского и узбекского языков, но: «the day when computer manuals will be translated from Uzbek into English, rather than the other way around, is obviously not near» [Bassnett, 1998: 4]. 21 февраля 2006 года в парижской штаб-квартире ЮНЕСКО в рамках Международного дня родного языка прошла конференция, посвященная вопросам разнообразия языков на Земле и проблемам сохранения языков малых народов стран Азии, Африки и Америки. Сейчас на Земле, по данным ученых, существует шесть тысяч языков, больше половины из которых могут исчезнуть. Это, в основном, бесписьменные языки Африки, Азии и Америки, где для общения используются английский, французский и ряд других. Генеральный директор ЮНЕСКО Коитиро Мацуура сказал, что на планете в среднем каждые две недели исчезает один язык. Язык отражает личность человека, когда язык умирает, "исчезает видение мира", добавил он. "Необходимо, чтобы языки не исчезали под давлением других, а чтобы существовали и использовались наряду с великими языками Земли", - заявил Муса Бин Джафар Бин Хассан, глава Генеральной конференции ЮНЕСКО, добавив, что "сложно противостоять волне глобализации", при которой английский язык становится наиболее употребительным во всем мире (http://korrespondent.net). Неравенство языков обусловлено, в первую очередь, экстралингвистическими факторами: хронологией государственности; количеством людей, говорящих на данном языке; географическим пространством, в котором данный язык является доминирующим; литературным наследием и культурными традициями; военным потенциалом и экономическим развитием, а также некоторыми другими. Так, глобализация английского языка вызвана не столько его системными особенностями, сколько экономическим, политическим и военным лидерством США. Равенство и неравенство языков – важнейший момент для переводчика. Изучают, прежде всего, инвестиционно привлекательные языки. Это главные языки всех инъязов. Кроме того, нельзя эффективно выполнять профессиональные действия переводчика без учёта факторов престижа, экспансии и конкуренции языков и культур. Об этом заявляют самые видные представители современного переводоведения: «When juxtaposed with the Schleiermacher model, the Horace model helps us to ask the fundamental questions in the analysis of translations, questions that deal with the relative power and prestige of cultures, with matters of dominance, submission, and resistance. It should be stressed that these questions need to be answered in the translating of all kinds of texts and the analysis of all kinds of translations» [Bassnett, 1999: 8 – выделено мною – В. О.]. Мирное сосуществование языков и культур – это область политической утопии и стилистических эвфемизмов. В этом смысле языки и культуры находят прямое сходство с биологическим миром, в котором, как известно, выживает сильнейший. Несмотря на энергичные меры цивилизованных стран по сохранению языкового многообразия, языковая картина мира стремительно меняется. По пессимистическим прогнозам, из 6000 языков, существовавших на рубеже XX – XXI веков, через 25 – 30 лет останется всего 600 [Палажченко, 2004, 2: 15]. В течение многих лет показателем, который использовался для демонстрации того, что сейчас называют ИПЯ, было количество людей, говорящих на данном языке. По этому показателю первое место на земном шаре занимают китайцы. Вот какую статистику приводят «Мосты»: «Наречие мандарин китайского языка – самый используемый язык в мире, на нём общаются более 885 миллионов человек. Испанский занимает второе место (332 млн.), английский – третье (322 млн.), а язык бенгали – четвёртое (189 млн.). Русский в этом списке находится на 7 месте (170 млн.) [Мосты, 2004, 3: 49]. Однако является ли китайский язык инвестиционно привлекательным? Как выясняется, китайский язык интересен, прежде всего, самим китайцам. Этот язык, по выражению Стейнера, «обращён внутрь» (интровертированный язык): «Chinese remains a formidable, but inwardly focused rival» [Steiner, 1998: IX]. Количество китайцев, изучающих русский язык, к примеру, значительно превышает количество русских, изучающих китайский. Зато абсолютное большинство русских изучают английский. 5 июля 2006 года китайское радио с гордостью сообщило, что в мире растёт число людей, изучающих китайский язык. Это число, оказывается, уже составляет 30 млн. Даже если это и так, то эта цифра во много раз меньше другой: английский язык в Китае учат 200 млн. китайцев [Майол, 2001: 67]. (Указанная цифра – самая малая из тех, которые я встречал). Так что количество носителей языка едва ли может быть показателем инвестиционной привлекательности. В другом направлении шли те, кто стремился обосновать ИПЯ его внутренними системными свойствами. Другими словами, процесс изучения чужого языка может оказаться необыкновенно сложным в силу особенностей его грамматики и словаря. Это обстоятельство снижает ИПЯ. Можно представить себе, каким барьером для изучения китайского является наличие в китайском письме более 40 000 символов [Мосты, 2004, 3: 49]. С позиций словаря английский язык оказывается труднее других европейских международных языков: Словарь английского (Complete Oxford Dictionary) состоит из 23-х томов и содержит 616 500 слов. Его немецкий аналог: 185 000 слов. Французский: менее 100 000. Всё это говорит о том, что овладеть словарными запасами английского – утопическая задача даже для самых искусных его носителей. О важности ограничения языковых средств для осуществления эффективного коммуникативного действия писал Джон Драйден, объясняя этим «совершенство» древнегреческого: «He (имеется в виду Вергилий – В. О.) studies brevity more than any other poet: but he had the advantage of a language wherein much can be comprehended in a little space. We, and all the modern tongues, have more articles and pronouns, besides signs of tenses and cases, and other barbarities on which our speech is built by the faults of our forefathers. The Romans founded theirs upon the Greek: and the Greeks, we know, were labouring many hundred years upon their language, before they brought it to perfection. They rejected all those signs, and cut off as many articles as they could spare; comprehending in one word what we are constrained to express in two; which is one reason why we cannot write so concisely as they have done. The word pater, for example, signifies not only a father, but your father, my father, his or her father, all included in a word. The inconvenience is common to all modern tongues; and this alone constrains us to employ more words than the ancients needed» [Dryden, 1992: 25-26]. Если в характеристике Драйдена отчётливо просматривается критерий, по которому он судит о «совершенстве» языка (экономия языковых средств), то другой не менее известный автор обозначает возраст литературной нормы, в соответствии с которым аглийский язык оказывается более «зрелым», чем русский. Так, 7 ноября 1965 в постскриптуме к русскому изданию «Лолиты» Владимир Набоков написал следующие примечательные слова: «Американскому читателю я так страстно твержу о превосходстве моего русского слога над моим слогом английским, что иной славист может и впрямь подумать, что мой перевод "Лолиты" во сто раз лучше оригинала. Меня же только мутит ныне от дребезжания моих ржавых русских струн. История этого перевода - история разочарования. Увы, тот "дивный русский язык", который, сдавалось мне, все ждет меня где-то, цветет, как верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней безнадежной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку. Утешаюсь, во-первых, тем, что в неуклюжести предлагаемого перевода повинен не только отвыкнувший от родной речи переводчик, но и дух языка, на который перевод делается. За полгода работы над русской "Лолитой" я не только убедился в пропаже многих личных безделушек и невосстановимых языковых навыков и сокровищ, но пришел и к некоторым общим заключениям по поводу взаимной переводимости двух изумительных языков. Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов - все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям - становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма. Эта неувязка отражает основную разницу в историческом плане между зеленым русским литературным языком и зрелым, как лопающаяся по швам смоква, языком английским: между гениальным, но еще недостаточно образованным, а иногда довольно безвкусным юношей, и маститым гением, соединяющим в себе запасы пестрого знания с полной свободой духа. Свобода духа! Все дыхание человечества в этом сочетании слов». А. В. Фёдоров приводит знаменитые слова М. В. Ломоносова о русском языке: «Повелитель многих языков язык российский не токмо обширностию мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе… Карл Пятый римский император говаривал, что ишпанским языком с Богом, французским с друзьями, немецким с неприятельми, италианским с женским полом говорить прилично. Но естьли бы он российскому языку был искусен, то конечно к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно. Ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италианского, сверьх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка» [Федоров, 2002: 58]. На мой взгляд, поэтический образ русского языка подкреплён здесь точными научными обобщениями о составляющих его могущества (ИПЯ, в современной терминологии), к числу которых М. В. Ломоносов относит: 1) географическое пространство, на котором данный язык доминирует; 2) использование языка в качестве инструмента межнационального общения («повелитель многих языков» можно интерпретировать только так); 3) экономию языковых средств («краткость греческого и латинского языка»). Нельзя не заметить попутно, что до сих пор раздаются голоса в пользу недосягаемого совершенства древнегреческого и латыни. Современными международными языками считаются (в порядке убывания общего количества владеющих языком): Ранг Язык Родной Второй Общее число носителей 1 Английский язык 340 млн. до 1 млрд. до 1 340 млн. 2 Испанский язык 322 млн. до 80 млн. до 400 млн. 3 Арабский язык 240 млн. до 40 млн. до 280 млн. 4 Русский язык 145 млн. до 110 млн. до 255 млн. 5 Немецкий язык 120 млн. до 80 млн. до 200 млн. 6 Португальский язык 176 млн. до 20 млн. до 196 млн. 7 Французский язык 77 млн. до 110 млн. до 187 млн. Особое место в идентификации неравенства языков занимает перевод, предлагающий простой и логически обоснованный (экономическим успехом США) критерий определения ИПЯ: место, которое данный язык занимает в ряду языков, с которых переводят на английский (повелитель над повелителями, самый инвестиционно привлекательный язык). По данным Лоренса Венути, первые места в иерархии языков, переводимых на английский занимают соответственно французский, немецкий, русский, испанский, итальянский и японский [Venuti, 1999: 73]. Именно на эти языки должен ориентироваться переводчик, готовясь к профессиональной стезе. Инвестиционно привлекательные языки являются важнейшей составляющей национального богатства. Так, страны, освободившиеся от колониального господства, сохранили языки колонизаторов: английский, французский и испанский, прежде всего. Давно ушли в прошлое те времена, когда Махатма Ганди призывал рассматривать английский язык как инструмент порабощения индусов. Вопреки риторике вождя, английский оказался инструментом сплочения нации. Тем не менее, время от времени наблюдаются попытки директивного изменения естественной картины языкового неравенства. Вся история Квебека, например, это история борьбы за статус французского языка, который, как будто, имеет на сегодняшний день необходимую государственную поддержку и, следовательно, хорошие перспективы на будущее. Тем не менее, квебекский билингвизм асимметричен: англоязычный квебекец станет учить французский разве что из любви к искусству. Для франкоязычного квебекца английский – необходимость, во-первых, потому что Квебек находится в англоязычном окружении, во-вторых, потому что английский – самый имперский из имперских языков. После беловежского «роспуска» СССР в 1991 году бывшие союзные республики, на которых свалилась «независимость», не очень вникая в мировой опыт, повели войну с русским языком, т. е. начали планомерно уничтожать своё национальное богатство. Занятие это сопоставимо с действиями пресловутой унтер-офицерской жены, которая, как утверждал гоголевский городничий, высекла сама себя. Поучителен пример Украины, где, вопреки реалиям, международным обязательствам и государственным интересам украинский объявлен единственным государственным языком. Результат – раскол Украины на промышленно развитый русскоговорящий юго-восток и экономически отсталый украиноговорящий запад. При этом «национально-свидомые» лидеры запада (вроде львовского мэра) носятся с мессианской идеей перевоспитать юго-восток, говорящий на «неправильном» языке. 20-летняя ожесточённая кампания насильственной украинизации не увенчалась желанным результатом, что с зубовным скрежетом признают её идеологи: «...відповідно до статті 3 Хартії, заходи особливого захисту повинні застосовуватися до української мови, яка, попри її статус державної мови, залишається у стані, що загрожує її існуванню. Сьогодні етничні українці, що становлять 77,8% населення в Україні, опинилися в становищі дискримінованої національної меншини у власній країні» [Артемчук, 2006: 17-18]. Русский язык остаётся родным для большинства граждан Украины, как один из самых инвестиционно привлекательных языков в мире. Ему не нужен «захист»: «от того, что тигра называют кошкой, тигром он быть не перестаёт – русский язык не теряет своего места» [Лю Сю Вень, 2002: 46]. Выводы 1. Модальность высказывания определяется в значительной мере экономической составляющей того языка, на котором оно составлено (инвестиционной привлекательностью языка). 2. Важнейшим критерием определения инвестиционной привлекательности языка является перевод на него с других языков. 3. О равенстве языков говорят, имея в виду: одинаковые механизмы восприятия окружающего мира у всех людей; идентичность окружающего мира; право каждого языка на жизнь. Последнее вступает в отношения противоречия с экономической составляющей каждого языка: в плане инвестиционной привлекательности языки демонстрируют неравенство, столь же отчётливо, как на автомобильном рынке это делают «Запорожец» и BMW. Понимание неравенства является частью профессионального багажа переводчика. 4. Инвестиционно привлекательные языки представляют собой золотой фонд, независимо от того, какое место им отводится законом в языковом устройстве той или иной страны. Русский язык был и будет главным языком Украины de facto, что бы ни предписывали de jure. 5. Инвестиционная привлекательность языка зависит от тех переменных, которые лежат за пределами национального законодательства. Никогда никому не удастся волевым усилием изменить естественный статус языка. История учит, что этого нельзя добиться даже с помощью оружия, как это было в Доминиканской республике, где пытались заменить французский язык креольским, или в Югославии, где Милошевич пытался изгнать албанский язык из сферы образования Косово. Дело государственных мужей – фиксировать сложившуюся социолингвистическую ситуацию, а не пытаться её изменить. Государственные акты, пытающиеся повлиять на статус языка, лишены всякого смысла. Рим был великой империей, но латынь сейчас – мёртвый язык. 6. Русскому в бывших союзных республиках предрекали быстрый упадок. Этого не случилось. Карьерные возможности инвестиционно привлекательных языков обеспечили процветание русскому даже в таких неблагоприятных условиях. Ключевой позицией языковой ситуации является экономика: меньшая часть людей учит иностранные языки из любви к искусству, большая часть занимается этим в силу экономической необходимости. Наука, бизнес, газеты и телевидение, техническая и медицинская документация – обеспечивают русскому процветание и уверенность в будущем. Плохо, что реальное положение вещей не находит отражения в законе. Гражданин с улицы имеет право пользоваться языком так же свободно, как воздухом, которым дышит. 7. Главная причина стремительного исчезновения языков – карьерные возможности инвестиционно привлекательных языков: молодые люди, как показывает опыт ЮНЕСКО, отказываются от родного языка в надежде овладеть инвестиционно-привлекательным языком. Заключение Все, представленные выше аспекты проявления модальности, имеют традицию и перспективу исследования в теории перевода. Это, разумеется, не означает, что сам термин «модальность» будет использоваться в переводоведении в качестве полноправного представителя его специального инвентаря терминов: данный термин используется разными науками. В переводоведении более традиционными считаются термины «точка зрения» (Viewpoint, Sehepunkt, éclairage), «чистый язык» (pure language), «прагматическое содержание» (intention), «авторитный текст» (authoritative text). В новейших переводоведческих исследованиях используют термин «audience design» (коммуникативный проект). Ни одно из явлений, закреплённых за этими терминами, не исчерпывает понятие модальности. Модальность – гипероним всех этих терминов, которые по отношению к модальности выступают гипонимами. В представленной здесь структуре модальности не затронуты два важнейших класса переводческих единиц, в которых ясно просматриваются «намерения», скрывающиеся за словами: ложные друзья переводчика (faux amis) и культуронимы (cultural and institutional terms). Причина этого – в том, что ни одно серьёзное переводоведческое исследование не обходит стороной эти классы единиц, которые представляются слишком хорошо известными для целей данного исследования. Вместе с тем, важнейшее проявление модальности, имеющее прямое отношение к самому главному вопросу лингвистики (стремительному исчезновению языков), - статус языка – широко обсуждается в западном переводоведении (Даница Селескович, Питер Ньюмарк, Л. Венути, Басснет и Лефевр и др.), а на Украине этот вопрос обсуждается, к сожалению, только в политическом плане. Между тем, конструктивное исследование статуса языка возможно только в рамках науки. Толкование методики преподавания перевода на Украине должно опираться на данные науки и учитывать реалии инъяза. Главная наша проблема – это честность и дисциплина. Без этого невозможно представить внедрение строгих переводческих стандартов. Без этого будет жить практика «для галочки». Без этого будут процветать свадебные генералы, а за вывесками кафедр перевода будет скрываться всё, кроме перевода.
1 2 3 4 5 Категория: перевод модальных отношений \| Добавил: Voats
Просмотров: 1307 \| Загрузок: 0 \| Рейтинг: 0.0/0

Всего комментариев: 0